Зачем? Это все, что приходит в голову, когда остаешься одна. А одна ты всегда, поэтому вопрос этот способен довести до безумия. Больно в душе, будто место, где она была не так давно, все еще обильно кровоточит... Первое, что лежит на поверхности - обвинить кого-нибудь из близких. Грэм, зачем ты так со мной? Пен, тебе совершенно плевать на меня! Отец, я боюсь тебя! Ой, маааам! И это все. Все. Где мои видимые подружки? Лето! Ненавижу лето. Еще миллион лет до конца каникул!!!
Дороти просыпается рано, почти с первыми лучами солнца, часто встречает рассвет в саду, завернувшись в бежевый тонкий плед. Этот цвет неба..... Как уловить моменты перехода из одного оттенка в другой? Он успокаивает, дарит хоть какой-то выдох сердцу, уставшему задыхаться. Небо.. Как оно великолепно, огромно... Иногда чувствуешь себя магглом и хочешь верить в их Бога... А сейчас просто сидишь и наслаждаешься отсутствием мыслей и скромным шорохом чувств за захлопнутой перед их носом дверью. Смотри и слушай. Птицы. Их щебет зовет к детской безапелляционной радости, к прыжкам и бегу, к беспричинному смеху... Но... Ох, зачем? Достаточно и того, что я представила себе все это. На том и порешим. Тем более вон отец выходит... Конечно же, ты сидишь именно на той скамье, которая не видна с дорожки к авто... Но если начать двигаться, то он может и голову повернуть... А ведь мама недвусмысленно намекала, что в пижаме из комнаты выходить нельзя... Пусть. А пусть все ненавидят меня и презирают. Что мне до них за дело? Сейчас вообще все уйдут. И Пенни наверняка проснулась. И Грэм... Больно. Даже от дуновения его образа в сознании больно. Тогда мне было 11, сейчас уже скоро 15... Четыре года войны. Уже не чувствуешь себя виновной. Длительная пора самоизведения закончилась еще прошлым летом: душевных сил не хватило на большее, да и синонимов слову «ничтожество» не так много... Надоели все. Все надоело. Сколько раз ей снилось, что он ночью заходит к ней в комнату, сначала с ножом, потом, что логичнее, с волшебной палочкой, и с неизменной ненавистью в глазах. Подходит к ее кровати и.. она просыпается, плачет, умоляет простить ее, приводит все отрепетированные до автоматизма доводы в свое оправдание, самообвинение и покаяние... Его глаза меняются, наливаются слезами, и он стремительно уходит, в душе простив ее. Поняв. Иногда под утро ей стоит немалых трудов убедить себя, что этот «разговор» - лишь плод фантазии или сна, - так явственно он представлялся ей. Сейчас эта боль притупилась, уступив место новой, еще более нестерпимой своей многогранностью, муке. Ей казалось, что авторитет брата настолько велик на Слизерине, что абсолютно все должны ненавидеть ее вслед за ним, да просто потому, что раз он ее ненавидит, значит есть за что. Но Люка... (ффффффью! сердце, назад! Мне еще рано... Вдох, выдох; отличненько...) он будто вообще не подчиняется тенденциям и общему настрою. Он живет вне системы. Кажется даже, что и его нахождение в здании - лишь видимость: его уличишь, схватишь за руку, а он, усмехнувшись, исчезнет, как привидение, оставив на твоей ладони кратковременное прохладное воспоминание. Он смотрит открыто. Он проглотил ее первым же взглядом. Не он в ее сердце, а она в его желудке. Где-то глубоко-глубоко, на самом дне его нечеловеческого, всепоглощающего взгляда. Попала, как малек в кита, и привыкает в нем к новому «морю». Милый, милый, отпусти... Выживать так очень трудно... Но выхода нет. Скорей бы перевариться и сдохнуть. Уже, кажется, скоро... Нереальность и схематичность окружающей его обстановки зафиксирована в ее рисунках наглядно. Реален только он, каждая ресничка, каждый лучик роговицы глаза... Все остальное и все остальные - парят вокруг него, как видения. Милый, милый, отпусти...
Ушла Пенни, напевая что-то по-французски своим мелодичным, глубоким голосом, красота которого слышна и в полушептательном исполнении. У нее все хорошо, сразу слышно. Ее, наверное, любят. Может быть, даже дерутся из-за нее.  Может быть, ей нравятся несколько влюбленных в нее парней, а она никак не может решить, кого из них выбрать. Она взрослая... А я никогда не повзрослею. Я хочу сдохнуть тупой жирной сарделькой, в которую превращаюсь стремительно и злорадно. Грэм вышел через парадный вход. «Пока, Грээм!» - мысленно съязвила она. Теперь только мама в доме. Убирается, что она еще может  делать. Готовит еще какое-нибудь очередное творение на угоду папашке... Вот бы случилось так, что она изменила ему, и я оказалась не его дочерью!.. Ффух... Нет, надо пройтись. Долой плед, уже голова кружится от напекшего солнца, а я все не пойму, что мне жарко. Какие чудесные розы! Не могу никак определиться, какой из кустов обожаю больше. Этот - как ангел, светлый, белый, чистый, всегда дышащий предрассветной свежестью. Этот - прекрасная дама, мечта всех кавалеров, само великолепие и царственность, вся в золоте и с рубиновыми украшениями... А эта - нежная девушка, розовый рассвет жизни с сиреневатыми нотками улыбающегося неба... Кто из них лучше? Там дальше еще есть темно-красная вдова. Ее величие неоспоримо. И подходить к ней, чтобы понюхать цветок можно только спросив ее разрешения. Наверное, со стороны это выглядит забавно. Но никто уже давно не мешает Доротее в ее уединении здесь. И это единственное, за что прощаешь лето.
Положив на голову пока прохладные ладони, идешь по укромным, изученным в мельчайших подробностях местам, скрытым от окон и выхода из дома сенью кустов и кроной деревьев. Весной прибыла еще одна проблема - Скорпиус!!! Какого же лысого Мерлина он на ее голову попал?! Что там за уговор между отцами!? Дети не выносят друг друга взаимно, да и повеличественнее что ли рода для Малфоев не нашлось?! Пока все на уровне шуток и обсуждений, но мама говорит, что дело решенное. Ооо! Как бы разрушить это безобразие!? Скорп еще бы помогал. А то так и ходит, голову задрав, будто не ему она завещана, как, я не знаю, фамильная корзинка для газет, а его двоюродному брату или вообще знакомому.. Нет, осенью надо будет стыковаться с ним по-мирному и решать проблему. На свои мозги полагаться нет смысла. Вот бы Скорпиус сам помог. Не желает же он этого, правда... Как можно желать на мне жениться?! Фу, мерзость какая! - оглядела она свои ноги в облегающей пижаме. Надколенники! Уже бы закрыли плавно колени совсем, чтобы можно было, наконец, без доп. средств защиты на роликах учиться ездить! Аахр! Какой же я урод, мама дорогая! С кем ты папе изменила? ...Где это я? Голод подсказывает, что возле входа в столовую... Так, вернусь за пледом... А там еще кофта моя со вчерашней прогулки висит... Мать сейчас выскажет обязательно.
О, нет! Она ее заметила и убрала уже.
- Маам? - позвала снизу. Не отзывается. Ладно, надо и вправду переодеться уже. Скоро 11, позавтракать бы надо.
Первый же взгляд в свою открытую дверь дал понять, что скрыть свой выход в пижаме уже не судьба: в комнате мама! Правда, в следующую секунду пришло осмысление увиденного. И оно не прибавило позитива в сознание:
- Мама! Какого.. ты берешь мои рисунки! - выронив из рук плед, подлетела девушка к кровати и выхватила у матери свою секретную тетрадь. Ее раздутые ноздри и испепеляющий взгляд были большой редкостью. Но при внезапных обстоятельствах и такое выражение можно было увидеть на ее лице. Она смотрела на Люка! О, добби, она все листала! Сколько она проторчала здесь?! Сколько она увидела? Она не тупая, она любит картины, их понимает.. Она вот так запросто влезла ей в душу! Захлопнув тетрадь, Дора резким движением бросила ее в ящик, закрывающийся на ключ, вынула ключ и зажала его в кулак, который даже опустить не потрудилась.